Обойденные.

Часть 2

Глава одиннадцатая. Ум свое, а черт свое.

«Обойденные».
Часть 1: 1 - 2 - 3 - 4 - 5 - 6 - 7 - 8 - 9 - 10 - 11 - 12 - 13 - 14 - 15 - 16 - 17
Часть 2: 1 - 2 - 3 - 4 - 5 - 6 - 7 - 8 - 9 - 10 - 11
Часть 3: 1 - 2 - 3 - 4 - 5 - 6 - 7 - 8 - 9 - 10 - 11 - 12 - 13 - 14 - 15 - 16 - 17 - 18 - 19 - Эпилог - Примечания

Даша к обеду встала. Она была смущена и избегала взглядов Долинского; он тоже мало глядел на нее и говорил немного.

- Мне теперь совсем хорошо. Не ехать ли нам в Россию? - сказала она после обеда.

- Как хотите. Спросимте доктора.

Даша решила в своей голове ехать, каков бы ни был докторский ответ, и чтоб приготовить сестру к своему скорому возвращению, написала ей в тот же день, что она совсем здорова. Гулять они вовсе эти дни не ходили и объявили m-me Бюжар, что через неделю уезжают из Ниццы. Даша то суетливо укладывалась, то вдруг садилась над чемоданом и, положив одну вещь, смотрела на нее безмолвно по целым часам. Долинский был гораздо покойнее, и видно было, что он искренне радовался отъезду в Петербург. Он страдал за себя, за Дашу и за Анну Михайловну.

"Тихо, спокойно все это надо выдержать, и все это пройдет,- рассуждал он, медленно расхаживая по своей комнатке, в ожидании Дашиного вставанья. - А когда пройдет, то... Боже, где же это спокойное, хорошее чувство? Теперь спи, моя душа, снова, ничего теперь у тебя нет опять; а лгать я... не могу; не стану".

- Два дня всего нам остается быть в Ницце,- сказала один раз Даша,- пойдемте сегодня, простимся с нашим холмом и с морем.

Долинский согласился.

- Только надо раньше идти, чтоб опять сырость не захватила,- сказал он.

- Пойдемте сейчас.

Был восьмой час вечера. Угасал день очень жаркий. Дорушка не надела шляпы, а только взяла зонтик, покрылась вуалью, и они пошли.

- Ну-с, сядемте здесь,- сказала она, когда они пришли на место своих обыкновенных надбережных бесед.

Сели. Даша молчала, и Долинский тоже. В последние дни они как будто разучились говорить друг с другом.

- Жарко,- сказала Даша.- Солнце садится, а все жарко.

- Да, жарко.

И опять замолчали.

- Неба этого не забудешь.

- Хорошее небо.

- Положите мне, пожалуйста, ваше пальто, я на нем прилягу.

Долинский бросил на траву свое пальто, Даша легла на нем и стала глядеть в сапфирное небо.

Опять началось молчание. Даша, кажется, устала глядеть вверх и небрежно играла своими волосами, с которых сняла сетку вместе с вуалью. Перекинув густую прядь волос через свою ладонь, она смотрела сквозь них на опускавшееся солнце. Красные лучи, пронизывая золотистые волосы Доры, делали их еще краснее.

- Смотрите,- сказала она, заслонив волосами лицо Долинского,- я, точно, как говорят наши девушки: "халдей опаляющий". Надо ж, чтобы у меня были такие волосы, каких нет у добрых людей. Вот если бы у вас были такие волосы,- прибавила она, приложив к его виску прядь своих волос,- преуморительный был бы.

- Рыжий черт,- сказал, смеясь, Долинский.

Даша отбросила свои волосы от его лица и проговорила:

- Да вы-таки и черт какой-то.

Долинский сидел смирнехонько и ничего не ответил; Дора, молча, смотрела в сторону и, резко повернувшись лицом к Долинскому, спросила:

- Нестор Игнатьич! А что вам говорят теперь ваши предчувствия? Успокоились они, или нет?

- Это всегда остается одним и тем же.

- Ай, как это дурно!

- Что это вас так обходит?

- Да так, я тоже начинаю верить в предчувствия; боюсь за вас, что вы, пожалуй, чего доброго, не доедете до Петербурга.

- Ну, этого-то, полагаю, не случится.

- Почем знать! Олегова змея дождалась его в лошадином черепе: так, может быть, и ваша откуда-нибудь вдруг выползет.

- Буду уходить.

- Хорошо как успеете! Вы помните, как змеи смотрят на зайцев? Те, может быть, и хотели бы уйти, да не могут.- А скажите, пожалуйста, кстати: правда это, что зайца можно выучить барабанить?

- Правда; я сам видел, как заяц барабанил.

- Будто! Будто вы это сами видели! - спросила Дорушка с явной насмешкой.

- Да, сам видел, и это гораздо менее удивительно, чем то, что вы теперь без всякой причины злитесь и придираетесь.

- Нет, мне только смешно, что вы меня так серьезно уверяете, что зайцы могут бить на барабане, тогда как я знаю зайца, который умел алгебру делать. Ну-с, чей же замечательнее? - окончила она, пристально взглянув на Долинского.

- Ваш, без всякого сомнения,- отвечал Нестор Игнатьевич.

- Вы так думаете, или вы это наверно знаете?

- Дарья Михайловна, ну что за смешной разговор такой между нами!

Даша страшно побледнела; глаза ее загорелись своим грозным блеском; она еще пристальнее вперила свой взгляд в глаза Долинского и медленно, с расстановкой за каждым словом, проговорила:

- Когда А любит Б, а Б любит С, и С любит Б, что этому С делать?

У Долинского вдруг похолонуло в сердце.

- Отвечайте же! Ведь это вы мне эту алгебру-то натолковали,- сказала еще более сердито Дора.

Нестор Игнатьевич совсем не знал, что сказать.

Вот оно! Вот оно мое воспитание-то! Вот он мой характер-то! Ничего не умею сделать вовремя; ни в чем не могу найтись!" - размышлял он, ломая пальцы, но на выручку его не являлось никакой случайности, никакой счастливой мысли.

- А любит Д, и Д любит А! Б любит А, но А уже не любит этого Б, потому что он любит Д. Что же теперь делать? Что теперь делать?

Дора нервно дернулась и еще раздражительнее крикнула:

- Что, вы глухи, или глупы стали?

- Глуп, верно,- уронил Долинский.

- Ну, так поймите же без обиняков: я вас люблю .

- Дора! - вскрикнул Долинский и закрыл лицо руками.

- Слушай же далее,- продолжала серьезно Дора,- ты сам меня любишь, и ее ты не будешь любить, ты не можешь ее любить, пока я живу на свете!.. Чего ж ты молчишь? Разве это сегодня только сделалось! Мы страдаем все трое - хочешь, будем счастливы двое? Ну...

Долинский, не отрывая рук от глаз, уныло качал головою.

- Я ведь видела, как ты хотел целовать мое лицо,- проговорила Дора, поворачивая к себе за плечо Долинского,- ну, вот оно - целуй его: я люблю тебя .

- Дора, Дора, что вы со мной делаете? - шептал Долинский, еще крепче прижимая к лицу свои ладони.

Дорушка не проронила ни слова, но Долинский почувствовал на своих плечах обе ее руки и ее теплое дыхание у своего лба.

- Дора, пощадите меня, пощадите! Это выше сил человеческих,- выговорил, задыхаясь, Долинский.

- Незачем! - страстно произнесла Дора и, сильно оторвав руки Долинского, жарко поцеловала его в губы.

- Любишь? - спросила она, откинув немножко свою голову.

- Ну, будто вы не видите! - робко отвечал Долинский, трепетно наклоняя свое лицо к руке Доры.

Даша тихонько отодвинула его от себя и, глядя ему прямо в глаза, проговорила:

- А Аня? Долинский молчал.

- Долинский, а что же Аня?

- Вы надо мной издеваетесь,- проронил, бледнея, Долинский.

- Она тебя так любит ...

- О, боже мой, какие злые шутки!

- А я люблю тебя еще больше ,- досказала Дора.- Я люблю тебя, как никто не любит на свете; я люблю тебя, как сумасшедшая, как бешеная!

Дора неистово обхватила его голову и впилась в него бесконечным поцелуем.

- Небо... небеса спускаются на землю! - шептала она, сгорая под поцелуями.

Лепет прерывал поцелуи, поцелуи прерывали лепет. Головы горели и туманились; сердца замирали в сладком томленьи, а песочные часы Сатурна пересыпались обыкновенным порядком, и ночь раскинула над усталой землей свое прохладное одеяло. Давно пора идти было домой.

- Боже, как уже поздно! - сказал Долинский.

- Пойдем,- тихо отвечала Даша.

Они встали и пошли: Даша шла, облокачиваясь на руку Долинского; он шагал уныло и нерешительно.

- Постой! - сказала Даша.

- Что вы хотите?

- Устала я. Ноги у меня гнутся.

Они постояли молча и еще тише пошли далее.

На земле была тихая ночь; в бальзамическом воздухе носилось какое-то животворное влияние и круглые звезды мириадами смотрели с темно-синего неба. С надбережного дерева неслышно снялись две какие-то большие птицы, исчезли на мгновение в черной тени скалы и рядом потянули над тихо колеблющимся заливцем, а в открытое окно из ярко освещенной виллы бояр Онучиных неслись стройные звуки согласного дуэта.

M-me Бюжар на другой день долго ожидала, пока ее позовут постояльцы. Она несколько раз выглядывала из своего окна на окно Доры, но окно это, по-прежнему, все оставалось задернутым густою зеленою занавескою.

Даша встала в одиннадцать часов и оделась сама, не покликав m-me Бюжар вовсе. На Доре было вчерашнее ее белое кисейное платье, подпоясанное широкою коричневою лентою. К ней очень шел этот простой и легкий наряд.

Долинский проснулся очень давно и упорно держался своей комнаты. В то время, когда Даша, одевшись, вышла в зальце, он неподвижно сидел за столом, тяжело опустив голову на сложенные руки. Красивое и бледное лицо его выражало совершенную душевную немощь и страшную тревогу.

- Гнусный я, гнусный и ничтожный человек! - повторил себе Долинский, тоскливо и робко оглядываясь по комнате.

- Боже! Кажется, я заболею,- подумал он несколько радостнее, взглянув на свои трясущиеся от внутренней дрожи руки.- Боже! Если б смерть! Если б не видеть и не понимать ничего, что такое делается.

В зале послышались легкие шаги и тихий шорох Дашиного платья.

Долинский вздрогнул, как вздрагивает человек, получающий в грудь острый укол тонкой шпаги, побледнел как полотно и быстро вскочил на ноги. Глаза его остановились на двери с выражением неописуемой муки, ужаса и мольбы.

В дверях, тихо, как появляются фигуры в зеркале, появилась воздушная фигура Доры.

Даша спокойно остановилась на пороге и пристально посмотрела на Долинского. Лицо Доры было еще живее и прекраснее, чем обыкновенно.

Прошло несколько секунд молчания.

- Поди же ко мне! - позвала с покойной улыбкой Дора.

- Я сейчас,- отвечал Долинский, оправляясь и отодвигая ногою свое кресло.

Вечером в этот день Даша в первый раз была одна. В первый раз за все время Долинский оставил ее одну надолго. Он куда-то совершенно незаметно вышел из дома тотчас после обеда и запропастился. Спустился вечер и угас вечер, и темная, теплая и благоуханная ночь настала, и в воздухе запахло спящими розами, а Долинский все не возвращался. Дору это, впрочем, по-видимому, совсем не беспокоило, она проходила часов до двенадцати по цветнику, в котором стоял домик, и потом пришла к себе и легла в постель.

Темная ночь эта застала Долинского далеко от дома, но в совершенной физической безопасности. Он очень далеко забрел скалистым берегом моря и, стоя над обрывом, как береговой ворон, остро смотрел в черную даль и добивался у рокочущего моря ответа: неужто же я сам хотел этого? Неужто уж ни клятв, ни обещаний ненарушимых больше нет?

«Обойденные».
Часть 1: 1 - 2 - 3 - 4 - 5 - 6 - 7 - 8 - 9 - 10 - 11 - 12 - 13 - 14 - 15 - 16 - 17
Часть 2: 1 - 2 - 3 - 4 - 5 - 6 - 7 - 8 - 9 - 10 - 11
Часть 3: 1 - 2 - 3 - 4 - 5 - 6 - 7 - 8 - 9 - 10 - 11 - 12 - 13 - 14 - 15 - 16 - 17 - 18 - 19 - Эпилог - Примечания